Пестун Григорий Семенович (1906-1941 гг.), уроженец села Голубовка. В РККА призван Седельниковским РВК осенью 1941 года. Рядовой, стрелок. Беспартийный. Пропал без вести в декабре 1941 года, учтен – с апреля 1942 года. Не награжден.

Война забрала у меня отца, но не стерла из памяти его благородный образ. Его сильный характер был всю жизнь для меня главным ориентиром, а последние его слова я помню и до сих пор: «Я скоро вернусь!»

Мой отец, Григорий Семенович Пестун, как и большинство голубовских мужчин, уже в самом начале войны был отправлен на фронт. Повестка пришла уже в августе 1941 года. Вместе с ним призвали тогда Прокопия Прищепу, Григория Февралитина и Прокопия Шамару. Посадили мужиков на повозку и повезли в райцентр на сборный пункт. Правда, отец вернулся уже на следующий день. В Седельникове на него, как и на других мужчин, наложили «бронь» на время уборки урожая и отправили назад, в Голубовку. Помню, жатву в тот год закончили очень быстро, а потому уже совсем скоро их вновь мобилизовали. Всей деревней тогда провожали, со слезами и под звук гармошки. Они нам кричали: «Не плачьте! Не скучайте! Мы вернёмся! Быстро победим и вернёмся!» А мы, будучи еще ребятишками, бежали вслед за телегой и со всей серьезностью смотрели на наших плачущих матерей и отцов, понимая, что началось страшное время, которое изменит судьбы миллионов людей и заставит нас, совсем юных и неопытных, вдруг разом повзрослеть и ощутить на себе всю тяжесть грозных и безжалостных военных лет.

К тому времени я закончила только 4 класса. С началом войны о дальнейшем образовании пришлось забыть – нужно было помогать маме, Ульяне Григорьевне. Нас у нее шестеро было. Сестра Анна с юных лет дояркой работала, брат Кузьма ещё мальчишкой пошел в колхоз на тракторный прицеп. А младшие братья Илья, Лёня и сестра Женя были еще совсем маленькие, чтобы идти работать и помогать колхозу. Все мы трудились с утра до позднего вечера. Я же работала на овцеферме. За мной было закреплено 30 ярочек. Пасла их, стригла, доила. По три литра молока каждая из них давала, причём такого жирного, что, кажется, в нём не то, что ложка стояла, но можно было даже ножом резать. Первое время очень тяжело было – пока всех овечек передоишь. А потом мои ярки даже в очередь становились – так привыкли к моим рукам. Приходилось очень рано вставать, а когда ягнята появлялись, так и вовсе ночами дежурить.

Другие дети возили солому, сено, воду на ферму. Кто-то вязал для фронта носки, рукавицы. Каждый знал своё дело и не собирался сдаваться под тяжестью нахлынувшей беды.

Маме тяжело было нас поднимать. Но мы старались ей во всём помогать, что-то делали самостоятельно. Мы с сестрой Нюрой вдвоем запрягали быка и ездили в лес за дровами и хворостом. Морозы тогда были безжалостные. Холодно, а делать надо. Весной, летом и осенью на огороде много работали. Это сейчас люди на технике трудятся, а раньше все вручную делали. И вся тяжелая работа доставалась в военное время именно женщинам и ребятишкам. Но мы, дети, старались, никакого дела не боялись, «боролись» за каждый урожай, хотя это и не всегда нам удавалось. Особенно тяжело обстояло дело с картофелем. Был такой сорт, который между собой мы называли «тягучкой», так вот с него можно было получить до 40 картофелин с одного гнезда, правда все они были небольшие, а некоторые и вовсе размером с горох. Но каждый, пусть даже и самый маленький клубень, был тогда на вес золота. 

Ответственное отношение к работе нам привили родители. Отец мой был в работе отчаянный, себя никогда не жалел. Был он очень крепким и сильным мужчиной, хотя и невысокого роста. Возьмёт, бывало, по мешку пшеницы в каждую руку и несёт, будто и не тяжело ему было. До войны он, сколько помню, на току работал, куда с поля привозили зерно, сушили его, провеивали. Григорий Семёнович отвечал за всё это, что было делом весьма непростым. Первоначально веялки были ручные и представляли собой многослойное сито. А после того, как зерно отсортировали, его необходимо было постоянно перелопачивать с места на место, чтобы оно лучше просушивалось. Помню, отцу нередко приходилось работать на току даже ночью – сеяли ведь в то время огромные площади. Он – передовой был в колхозе. Люди его уважали, считали надежным и ответственным человеком, из-за чего ему пришлось даже… год в тюрьме отсидеть. Когда пришло непростое время коллективизации, отца, как и других сельских передовиков, отправляли отбирать у людей скот, инвентарь, запасы зерна, муки, различную утварь, а того, кто отказывался отдавать своё имущество, – раскулачивать. Так вот отец сказал тогда: «Хоть расстреливайте, но не пойду я у людей их добро отбирать!» За такую позицию его и посадили. Но зато отношение к нему со стороны деревенских жителей стало еще лучше.

Надёжный он был человек!  А как относился к нам, к детям! У отца был большой и черный конь. Таких тяжеловозами называли: спина широкая, ноги мохнатые, а копыта – шириной с кухонную тарелку. Зимой запряжёт его, нас всех в шубы укутает, чтоб не замёрзли, посадит в сани и отвезёт в школу. Заботился он о нас всегда. А потом, когда ушёл на войну, как говорится, сами по себе жили, сами о себе заботились.

Письма от него шли хотя и редко, но обнадеживающие. Он много не писал, про фронт и вовсе старался ничего не рассказывать. Но в каждом письме обязательно были такие строчки: «Ульяна, береги наших детей, а я скоро вернусь…». Последнее такое письмо от него пришло из-под Москвы. И всё! С тех пор – ни строчки. Только через несколько месяцев пришло извещение о том, что отец наш пропал без вести. А еще через какое-то время прибыл с фронта из-за ранения наш односельчанин и однополчанин отца – Федос Довголюк. Он-то и рассказал нашей семье, что последний раз видел отца живым. Говорил, что в начале зимы 1941 под Москвой ожесточенные бои шли, «воронка на воронке». Федос получил тяжелое ранение, а потом, когда после бомбёжки всех раненых собирали по полю, мой отец и нашёл Довголюка, положил его в машину, попросил обнять детей за него и, заплакав, сказал: «Ты останешься в живых, родных увидишь, а что будет с нами – неизвестно…». Наверное, чувствовал, что ни его, ни нас он больше не увидит.

Так и случилось. Отца я больше не видела, но мне он снится часто. И пусть его заветные слова «Я обязательно вернусь!» не сбылись, в моем сердце всегда было и есть место для гордости и любви к своему отцу, пропавшему без вести на фронтах великой войны.  

Ирина ШУЛЬГАТ (Пестун), дочь, с. Голубовка.